Неточные совпадения
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с
неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
И какое здесь прекрасное
небо,
даром что якутское: чистое, с радужными оттенками!
Наступает, за знойным днем, душно-сладкая, долгая ночь с мерцаньем в
небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги в воздухе. Боже мой!
Даром пропадают здесь эти ночи: ни серенад, ни вздохов, ни шепота любви, ни пенья соловьев! Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, — посмотрите кругом на
дары Божии:
небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем…
Напротив, мы даже обуреваемы — именно обуреваемы — благороднейшими идеалами, но только с тем условием, чтоб они достигались сами собою, упадали бы к нам на стол с
неба и, главное, чтобы
даром,
даром, чтобы за них ничего не платить.
Обоз расположился в стороне от деревни на берегу реки. Солнце жгло по-вчерашнему, воздух был неподвижен и уныл. На берегу стояло несколько верб, но тень от них падала не на землю, а на воду, где пропадала
даром, в тени же под возами было душно и скучно. Вода, голубая оттого, что в ней отражалось
небо, страстно манила к себе.
Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под
небом полунощным,
Но мне знаком латинской музы голос,
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.
Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг: благословится подвиг,
Его ж они прославили заране!
Приближься, друг. В мое воспоминанье
Прими сей
дар.
Ты даешь для родины моей
Тепло и урожай —
дары святые
неба...
Кум угадал; действительно, Марфутка не
даром разливалась в своем плаче — вечером же
небо обложилось со всех сторон серыми низкими тучами, точно войлоком, и «заморосил» мелкий дождь «сеночной».
Рассказывали также, что в старших классах, говоря о различных
дарах, ниспосылаемых
небом человеку, он прибавлял: «Внимайте, юноши, с усердием слову божию, и вы будете так же щедро взысканы, как и я».
Воспитанники его не любили, несмотря даже на его легендарную силу, которая в гимназии ценилась выше всех
даров, ниспосылаемых
небом человеку.
Кн<яжна> Софья (в сторону).
Небо прекрасно исполняет мои желанья! Судьба мстит за меня. Хорошо! он почувствует всю тягость любви безнадежной, обманутой. Я не
даром старалась охладить к нему Наташу: это меня радует. Однако что мне пользы? Я отомстила. За что? Он не знает, что я его так люблю! но узнает! Я ему докажу, что есть женщины…
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано в Новегороде звездное
небо, а потом стал излагать про киевское изображение в Софийском храме, где по сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах сени пророки и праотцы; ниже ступенью Моисей со скрижалию; еще ниже Аарон в митре и с жезлом прозябшим; на других ступенях царь Давид в венце, Исаия-пророк с хартией, Иезекииль с затворенными вратами, Даниил с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на
небо, изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может, как-то: книга с семью печатями —
дар премудрости; седмисвещный подсвечник —
дар разума; седмь очес —
дар совета; седмь трубных рогов —
дар крепости; десная рука посреди седми звезд —
дар видения; седмь курильниц —
дар благочестия; седмь молоний —
дар страха божия.
«Господи Боже мой! — думала она, — неужели я
даром потеряла счастие и молодость, и уж не будет… никогда не будет? неужели это правда?» И она вглядывалась в высокое светлое около месяца
небо, покрытое белыми волнистыми тучами, которые, застилая звездочки, подвигались к месяцу.
Жизнь есть
небес мгновенный
дар,
Устрой ее себе к покою,
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар...
Друзья! Дадим друг другу руки
И вместе двинемся вперед,
И пусть, под знаменем науки,
Союз наш крепнет и растет…
Не сотворим себе кумира
Ни на земле, ни в
небесах,
За все
дары и блага мира
Мы не падем пред ним во прах.
Жрецов греха и лжи мы будем
Глаголом истины карать,
И спящих мы от сна разбудим
И поведем за ратью рать.
Пусть нам звездою путеводной
Святая истина горит.
И верьте, голос благородный
Недаром в мире прозвучит.
Торгуя совестью пред бледной нищетою,
Не сыпь своих
даров расчётливой рукою:
Щедрота полная угодна
небесам.
В день грозного суда, подобно ниве тучной,
О сеятель благополучный!
Сторицею воздаст она твоим трудам.
Каяждо бо от Тебе бывших тварей благодарение Тебе приносит: Ангели пение,
небеса звезду, волсви
дары, пастырие чудо (= удивление), земля вертеп, пустыня ясли; мы же — Матерь Деву.
Расставшись с семейством скотника, Луиза оставила в его хижине благодетельные следы своего посещения. Не видав Густава, она сделала бы то же из великодушия, из сожаления к несчастным; теперь благотворила, может быть, по влечению другого чувства; может быть, присоединилась к этому и мысль, что
дары ее смешаются вместе с
дарами Густава, как сливались в эти минуты их сердца. Спутник ее, смотря на радость добрых людей и слушая рассказы о благородных поступках Густава, был восхищен до седьмого
неба.
Там стоял старец священнослужитель с святыми
дарами, готовясь отрешить ими земного от земли и дать ему крылья на
небо.